28 июня – ИА SM.News. — Надежда Ивановна, я смотрю, Вы пишете в разных жанрах. Тут у Вас и портреты советских политических лидеров, и автопортреты, и натюрморты, и пейзажи – Северный Кавказ, Санкт-Петербург, Байкал… Вы, очевидно, много путешествовали.
— Это правда. Жизнь прожита большая, а я человек очень деятельный, активный, поэтому старалась посмотреть мир, наполниться впечатлениями и эмоциями.
— Когда же Вы рисовать начали? И что послужило толчком?
— Война меня к рисованию направила. Великая Отечественная.
— Как война? Ведь когда она началась, Вам было 5 лет.
— Да. Но я всё хорошо помню. Перед тем, как фашисты вошли в Георгиевск в августе 1942-го, я играла на улице. Мама была на работе. Вдруг слышу – что-то грохочет. Посмотрела на небо – самолет летит. А с него что-то падает. Гляжу, мама бежит ко мне испуганная. А я ей радостно кричу: «Мама, смотри, груши летят! Какие крупные!». Всё-таки жили мы голодно в то время. И я начала с восторгом на песке пальчиком рисовать «грушу». Я ее видела отчетливо, но, конечно, не понимала, что она несет смерть.
Подбежала мама, схватила меня и унесла в сарай. Началась бомбежка. Люди с узелками, с вещами – кто, что мог с собой унести, потянулись из домов в лесополосу. Думали, что там не будут бомбить. Три дня в лесу просидели, ели сухари, смачивали в реке. Но немцы один раз побомбили и вошли в город. Лес не тронули, а вот маслозавод сразу подвергли обстрелу. Три канистры огромные горели несколько дней. В них попали бомбы, и подсолнечное масло потекло по улице рекой. Люди собирали его во что придется.
Мы с мамой вернулись из лесу в свой сарайчик. Жилья своего у нас не было. По разговорам старших я помню, что молодых женщин немцы насиловали. Но больше всего охотились на коммунистов и на евреев.
На нашей улице жили 3-4 семьи еврейских. До сих пор перед глазами стоит эта картина: будка черная – душегубкой ее называли – подъезжает, и в нее садятся с вещами семьи наших соседей-евреев. А мы с их детьми играли на улице, дружили, всех знали. В одной семье было 5 детей, в другой 7. И всех их куда-то повезли.
Кто-то из местных жителей указал, где живут евреи.
— Люди сопротивлялись, когда их сажали в душегубку?
— Нет, немцы им сказали: мы вас увозим на вашу исконную родину. Я это хорошо помню. Когда машина с евреями поехала, мы, детвора с улицы, собрались – три девчонки и пять пацанов, и решили выяснить, куда их повезли? Где их исконная родина?
Мы побежали вслед за машиной и выскочили к железной дороге. Спрятались в кустах шиповника возле карьера. Смотрим – везут. Люди вышли из душегубки и сразу поняли, что сейчас с ними будет. Стали плакать, на руках – дети маленькие… Становятся в ряд на краю карьера, в них стреляют, они падают.
Людей не засыпали, уезжали за новой «порцией». А мы лежали в кустах, боясь шелохнуться, и вдруг слышим: кто-то плачет, будто ребенок. Хотели подбежать и посмотреть, и может быть помочь, но тут еще одна машина появилась.
И эту партию людей расстреляли. Мы уже не могли смотреть, кто живой там в яме. Поняли, что и нас расстреляют, если обнаружат. Мы пулей отползали от карьера на животе метров 50. А трава колючая, мы все голенькие, ноги-руки ободрали. Помчались домой, рассказали родителям.
Тогда мама в страхе за свою семью, подхватила детей и бросилась бежать вглубь края, на восток. Пешком, прячась от посторонних глаз, мы добрались до Зеленокумска – там у матери был дом. Однако и в нем уже хозяйничали оккупанты. Им нужна была кухарка и прачка, поэтому матери разрешили остаться.
Мы жили в маленькой кухне. Рядом с домом стояли большие амбары. По ночам оттуда слышались стоны и крики. Там пытали людей. Умерших от мучений и пыток кидали на повозку и увозили. А мы от страха плакали, – рассказывает Надежда Ивановна.
Как-то фашисты отварили макароны в котелке и дали матери, чтобы она накормила детей. Но вместо этого она отдала еду их собаке, Пирату. Пес съел, а через 5 минут упал замертво.
После освобождения Ставрополья мы вернулись в Георгиевск. Чтобы прокормить детей, мамочка пошла работать грузчиком. А отец продолжал воевать и дошел до Берлина.
— На этом месте, где Вы ребенком видели расстрел еврейских семей, в селе Краснокумском и станице Подгорной были открыты памятники жертвам Холокоста. Это были местные жители и эвакуированные евреи.
Как на Вас, маленькую девочку, свидетеля этих преступлений повлияло увиденное?
— Был шок. Тогда я и начала рисовать. Разровняла песочек и изобразила самолетик и бомбу рядом. И после ни одного дня я на художника не училась. Всё у меня само собой получилось.
— У Вас очень яркие, жизнеутверждающие рисунки. Наверно, Вам подсознательно хотелось украсить свою жизнь, вычеркнуть из памяти те страшные времена?
— Возможно. Я, когда рисую, обо всём забываю, о болезнях, о возрасте, о проблемах… И о бомбах тех.
— Сколько времени уходит на одну картину?
— Дня три. Сначала я загрунтую основу, а когда она высохнет, я фон делаю, потом уже масляными красками основное изображение наношу. Всё – пальцами. Я уже все подушечки стерла. Они порой даже немеют.
— Пальцами? Не кисточками?
— Кисточкой тонкие элементы наношу – глаза, брови. А растушевку – пальцами. Стиль у меня такой. Сама разработала. Ни одной картины не нарисовала кистью.
Вот, обратите внимание на мою работу: это Колыма, Магадан.
— А как Вы там оказались, живя на Юге России?
— Жених завербовался в Магадан, а я к нему поехала. Два года там жили, пока срок вербовки не кончился. В Георгиевск вернулись и – расстались. Потом снова замуж вышла, на этот раз за одноклассника. 40 лет прожили. После его смерти ко мне попросился жить инвалид войны, чтобы я его досматривала. И я 10 лет за ним ухаживала.
— Почему он к вам обратился?
— Мы с детства знали друг друга. И вот однажды в маршрутке вместе ехали, разговорились. Он попросился ко мне жить — старикам в глубинке страшно оставаться в одиночестве. Через несколько дней он предложил зарегистрировать наши отношения. Я согласилась. Свадьбу нам глава сельсовета организовала. И я этого мужа 10 лет нянчила, в Питер возила, по санаториям, всё вылечить старалась. А он через год уже не видел ничего, неходячий стал. Ему было 86 лет.
Поэтому для меня мое художественное и литературное увлечение это бальзам на душу.
Картины и поэзия вводят меня в особое творческое состояние, придают силы и поднимают жизненный тонус.
— Надежда Ивановна, но ведь ваше хобби это дорогое удовольствие. Рамки со стеклом, краски дорого стоят. А Вы на пенсии всё-таки, свой дом у Вас, который вложений требует. Как Вы одна теперь управляетесь?
— Я привыкла справляться и не жаловаться. Да, дети мои далеко, в Санкт-Петербурге, врачами работают, зовут к себе, но для меня георгиевская земля родная. Здесь я прожила хоть и трудную жизнь, но – свою, рабочую. 20 лет работала секретарем партийной организации на птицекомбинате и сейчас не расстаюсь с КПРФ. Там, в горкоме выставлены мои картины, я радуюсь, что людям они нравятся. Я ведь рисую не для заработка, не для прибавки к пенсии. Я раздаю свои картины на память. Мне приятно, что они, как частица моей души, согревают людей.
Я всем говорю: не умру, пока не нарисую еще 100 картин.
Вот, мечтаю к своему юбилею, а он уже через месяц случится, открыть персональную выставку. Ничего не поделаешь – творческому человеку нужны признание и моральная поддержка.
в наших соцсетях
